Дмитрий Поляков (Катин) - Дети новолуния [роман]
— Ладно, позже с тобой свяжусь.
Пожалуй, всё было сложнее, чем думал Кравченко.
Он закрыл глаза.
Брамс. «Колыбельная». Тихий мир…
— Подъезжаем, господин президент.
Дорогу строили долго, любовно, с большими скандалами, прорубая её напрямую через заповедный, уходящий внутрь города лес. Строили по самым передовым технологиям. Чтобы добиться высокой плотности, на песчаную подушку толщиной в метр укладывали ещё одно основание из гравия, уплотняли отсевом, полученным при дроблении щебня, а затем поверх клали несколько слоёв асфальтобетона.
Состав асфальтобетона подбирали лабораторным путём с учётом запланированного качества дороги, климатических условий, выбирая оптимальное соотношение щебня, битума, отсева от дробления, гравия и минерального порошка.
Причём верхнее покрытие состояло из трёх слоёв: в основание шёл крупнозернистый асфальтобетон, выше — среднезернистый и поверх двух слоёв — плотный.
Весь этот пирог нагревали до температуры от 110 до 170 градусов и затем укладывали на трассу асфальтоукладчиками. Смесь уплотняли вибромашинами, катками, выполняя до пятнадцати проходов по одному отрезку. Через двое суток асфальт застывал.
Сразу после сдачи в эксплуатацию была произведена разметка.
Теперь дорога была готова, закончен последний участок, новенькая, гладкая, как из салона. Ещё не были установлены знаки, радары, посты автодорожных служб. Ещё ни одна машина не пронеслась по её сверкающей коже.
На протяжении километра трепетали государственные флаги с протянутыми между ними гирляндами из разноцветных шаров. Сотня корреспондентов и пара сотен чиновников вот уже полтора часа мёрзли по обочинам трассы. На некотором расстоянии от них скукожился духовой оркестр. Лес был оцеплен в радиусе выстрела СВД.
Наконец вдали заблистали сине-жёлтые огни президентского кортежа.
Все сразу ожили, подтянулись.
— Четвёртый, трёхминутная готовность.
— Вижу. Четвёртый.
— Контроль план Б.
— Исполнено.
— Две минуты.
— Есть. Восьмой.
— Полный контроль.
— Минута.
— Ждём.
— Принимаем.
— Исполнено.
— Прибыли, господин президент.
Выпав из замедляющегося кортежа, президентский лимузин свернул на резервную полосу и остановился напротив широкого тента с горящими газовыми обогревателями по бокам. Начальник охраны выскочил из машины и, озираясь по сторонам, распахнул дверцу президента.
Он бодро вышел из автомобиля, захватив рукой пальто. Именно таким, уверенным, энергичным, спортивным, его привыкли видеть. Он задавал тон. Это было заслугой жены, это она с присущим ей лисьим нюхом на безошибочно угаданный эффект раз и навсегда задала ему алгоритм поведения на людях. А между тем он не чувствовал себя ни энергичным, ни уверенным. Ему совсем не хотелось выступать, улыбаться и быть здесь. Вечером его ждала Даша.
Он улыбнулся и протянул свободную руку для приветствий, прикрыв пальто мокрое колено.
Под тентом стоял стол с горячим чаем. Туда увлёк его Юрий Ильич Супрун, вице-премьер и старый друг, с которым они учились в Саратове. Протокольная чопорность исчезала, стоило им остаться наедине, речь сразу приобретала человеческий вид и сердечность. За ними последовали несколько человек во главе с виновником торжества Ибрагимом Мамедовым, владельцем нефтяных терминалов, стальным королём, строительным магнатом и кем-то там ещё, о чём не говорили вслух, но знали. Все они деликатной группой замерли поодаль и стали пить чай.
— Кравченко говорит, вожаки — липовые.
— Ну, насчёт вожаков ему виднее, — заметил Супрун. — А что до кукловодов, погляди, Коля, вокруг. Думаю, они ближе, чем сценаристы всего этого бедлама. — Он улыбнулся коллегам, которые тихо переговаривались, ожидая начала церемонии. — И потом, оснований для таких вот волнений, согласись, всё-таки предостаточно.
— Ты это о чём?
— Да жалко мне народ наш. Дышать уже нечем. Но и ослабить нельзя — бюджет и так трещит по всем швам, он и без нас дефицитный. Вот и полицейщина. А что прикажешь делать?
— Воровать перестать не пробовали?
— Это вопрос к системе. Это она ворует. А люди — всего лишь винтики в ней. Вот я не ворую. Но попробуй выжить, когда правила не тобой писаны. Если уж бить, то в лоб.
— Спасибо. Я, может, тебя послушаю. Между прочим, если всё так, как вы говорите, то нефть рухнет в самый интересный момент, когда нам будет спокойнее, чем им. Как в девяностом.
— Надо страховаться.
— Страховаться? Это прямой конфликт. Я что, похож на Чавеса?
— Иногда так хочется тупого героизма.
— А мне нет… Веришь, я не знаю, что со всем этим делать.
— Ты не один. У тебя есть команда. Мы все…
— Словом, вот что, Юра, ты не пугайся, но, — он замялся, вздохнул, — но иногда я… ну, в общем, подумываю об отставке.
Лицо Супруна не изменило своего благожелательно-уважительного выражения, но выражение это словно окаменело. Голос слегка дрогнул, когда он спросил:
— Ты это… серьёзно?
— Да. От меня устали. — Он помолчал задумчиво и добавил: — И потом, я и сам устал.
Супрун тронул его за рукав:
— Подожди, Коля, это что, решение?
— Не знаю… думаю пока.
— Послушай, Николай, мы с тобой не в Европе. Это там бегут в отставку с облегчением. Как раз именно тогда, когда припекает. И дают порезвиться свежим. А у нас…
— Поверь, это не случайный разговор. Я пока ничего не решил.
— И всё-таки для таких мыслей сейчас не самое подходящее время. Кризис на носу, выборы…
— Во-во, а мы дороги строим платные…
— Коля, послушай. Николай Николаевич…
— Всё, всё. Пошёл толкать речь. Ибрагим Тимурович, идёмте!
— А у кого оно не в пуху? — тихо спросил Супрун.
Мамедов с такой силой поставил на стол стакан с недопитым чаем, что он треснул, и засеменил вровень с президентом по направлению к трибуне. Одет он был дорого и крикливо, в тёмно-синем с жёлтой полоской костюме, кружевной сорочке с тоненьким замшевым галстуком и остроносых туфлях из крокодиловой кожи. Рядом с ним президент выглядел бледно.
— Что у вас там происходит, Ибрагим Тимурович? — спросил он на ходу.
— Где, Николай Николаевич?
— В Коми. У вас. Вы же знаете.
— Не так сложилось, Николай Николаевич, как думали. Народ недоволен. Каткова назначили, а люди за Соболева. Да и то, Соболев где-то наш человек. Волнуются, не хотят Каткова. Подписи собирают. Шумят. С Соболевым поговорили, он на всё согласен. Надо бы признать, Николай Николаевич, мол, ошиблись, пусть Соболев будет.
— Может, мы и с дорогой этой твоей ошиблись? Народ тоже не одобрял, чтоб её через лес вот этот. Драка была. Крики.
— Понял, Николай Николаевич, всё понял.
Он остановился и прямо посмотрел в бегающие глаза Мамедова.
— А мы — не ошибаемся. Все знают.
— Конечно, Николай Николаевич, Катков будет.
— Сам решай. Тебе виднее, ты же там местный.
Поднимаясь на трибуну, спросил:
— Уж не надумал ли ты сбежать, друг сердечный?
— Куда? В чужих краях хлеб серый!
— Смотри, Ибрагим. Мы тебе много дали. А забрать можем всё.
Они вышли на трибуну. Воздух наполнился аплодисментами окоченевших рук. Все зашевелились. Заработали телекамеры, протянулись руки с диктофонами.
— Как поло, Ибрагим Тимурович, получается?
— Пока трудно, ещё не освоил. Опасно очень, Николай Николаевич. Падаю.
— В Англии считается королевским спортом.
С трибуны вид на новую трассу открывался просторный. Словно полёт копья, дорога уносилась вдаль между пушистых стен просеки. Он приблизился к микрофону, кашлянул, потом заговорил, привычно уверенно и доверительно:
— Когда я слышу, что власть в стране ничего не строит, ничего не делает, мне на ум приходят строки Александра Сергеевича Пушкина: «Хвалу и клевету приемли равнодушно». Но равнодушно не получается. Взгляните на это настоящее чудо инженерного таланта!
Супрун поманил пальцем вытянувшегося в струнку парня в стандартном вороньего цвета костюме. Тот пригнул коротко стриженную голову, как бы соглашаясь, и, энергично двигая ляжками, подошёл-подбежал к нему.
— Налей-ка мне коньячку грамм на сто, сынок, — тихо сказал Супрун ему на ухо, — а то я тут, чего доброго, простужусь.
— Замёрз, Юрий Ильич? — спросил серый пиджак из группы, которую покинул Мамедов.
— Да. — Супрун подошёл к ним. — Как говорят у нас в Саратове: держи яйца в тепле, а нос по ветру. А у меня уж и нос ничего не чувствует. Морозы будут.
— Бог его знает. Три года назад — помните? — на Новый год дождь лил как из ведра.
— Как бы сейчас не посыпало, — обеспокоился второй серый пиджак. — Президент наш не любит, когда над ним зонт раскрывают. В прошлом году в Лондоне, помните?
— Что-то вид у него усталый. А, Юрий Ильич?
